Переводы

Мирча СТРЕИНУЛ
(1910 – 1945)

Поэт, писатель и переводчик, вице-президент Общества Писателей Буковины. Редактор и сотрудник свыше 50 изданий литературной и православной тематики. Основатель поэтического союза «Иконар», автор 12 романов (критики называли его «буковинским Достоевским») и 9 поэтических сборников.
Родился в коммуне Кучурул-Маре, в Буковине, на тот момент входившей в состав Австро-Венгерской империи (ныне село Великий Кучурiв, Украина). Происходил из семьи православного румынского священника. Окончил гимназию, после отучился на теолога в Черновицком университете, посещал курсы по филологии, философии и праву.
С ранних лет у Стреинула были больные легкие, что позднее развилось в полноценный туберкулез. Очевидно, именно болезнь определила то темное танатическое томление, которым пронизана его ранняя поэзия. Многоликая смерть всецело занимала его мысли: христианская — как освобождение, миоритическая — как претворение, манолическая — как жертвоприношение. Чаще всего Стреинул обращался именно к миоритическому мотиву свадьбы со смертью в природе-храме и дальнейшему растворению в ней с перерождением в растительных образах. Сама канва его стихотворений — это полусон, который полнится то автохтонными румынскими мотивами, то религиозными образами. Надо отметить, что, несмотря на новаторские идеи, античное и дакийское наследие, которым Стреинул вольно распоряжался в своих работах, его взор всегда был устремлен к Господу («…я вечер, а ты Светоч, во мне зажёг звёзд пажити без счёта…»). Кроме того, в его поэзии чувствуется несомненное влияние немецких экспрессионистов, в частности, Тракля и Рильке, которых он переводил.
В 1931 году Стреинул основал творческий союз «Иконар», куда вошли такие блестящие литераторы Буковины, как Василе Постеукэ, Ливиу Русу, Иулиан Веспер, Джордже Друмур и пр. Позднее под одноименным названием стало функционировать издательство и газета. Слово iconar было подобрано неслучайно: оно переводится и как «иконописец», и как «продавец икон», и как «иконостас» (в обиходной крестьянской речи). Сама икона для верующих — это окно в трансцендентное, встреча с Богом, с животворящим Словом; к ней обращают взоры в молитве. Так и сама поэзия для «иконаристов» представляла собой своего рода «путь внутрь, возвращение к истокам, молитву».
Духовная основа союза была определена историческим моментом: в 1918 году Буковина официально вошла в состав Королевства Румыния, однако она по-прежнему оставалась отдельным культурным очагом, в котором проживало множество народов (румыны, русины, поляки, гуцулы, евреи и т.д.). После присоединения ситуация начала меняться. Мирча Стреинул, который еще во время гимназической учебы застал всплеск патриотизма, видел миссию «Иконара» в том, чтобы дать родному румынскому духу зазвучать в полный голос, но при этом сохранить самобытность Буковины. По его словам, в этом регионе царил «особый духовный климат». И в этом климате его творчество достигло такого размаха, что влиятельный литературный критик того времени Кэлинеску называл Стреинула «душой юной буковинской поэзии».
Члены союза «Иконар» пестовали в своем творчестве идею материнской земли, питающей воображение поэта родными образами, и облачали ее в мистику, пользуясь инструментарием имажинизма и экпрессионизма. К 1937 г. в работах «иконаристов» (и в творчестве Стреинула соответственно) стали ярко проявляться характерные для тех лет религиозные мотивы (аскеза, искупительная жертва, воскресение). На тот момент союз уже был полноценным литературным движением, влиявшим на румынскую литературу.
Деятельность «иконаристов» была запрещена в 1938 королевской цензурой, когда в Румынии установилась абсолютная монархия. Однако вокруг Стреинула уже образовался большой круг писателей, которые продолжили наращивать культурное наследие Буковины. После закрытия «Иконара» Стреинул полностью переключился на прозу. К сожалению, для русскоязычного читателя его книги пока что остаются недоступными.
Мирча Стреинул скончался от туберкулеза в Бухаресте в апреле 1945. Ему было всего 35 лет. На тот момент его родная Буковина уже вошла в состав СССР, и творчество этого автора, видевшего этот край как часть духовного румынского наследия, ушло в тень.
Говоря о поэтической натуре, Мирча Стреинул сравнивал поэта с дубом, в который ударила молния. Он горит, терпя муку, но нет ничего прекраснее этого пламени. Вслед за Стреинулом мы так же считаем, что истинная поэзия сродни огню: она может длительное время тлеть в забвении, пока кто-то не раздует угли — и тогда она вновь полыхнет мыслью и страстью.

Юлия Горноскуль

Юлия Горноскуль — профессиональный переводчик с румынского и германских языков, этнолингвист, редактор, писатель. Специализируется на переводах военно-исторической, религиозной и художественной литературы. Среди переведенных работ: книги историка религий Мирчи Элиаде, стихотворения Лучиана Благи, Магды Исос и т. д. Изучает этнографию и фольклор балкано-славянского ареала. Пишет в жанре магический реализм (автор романов «Карпатский сонник», «Три веретена из Трансильвании», изд. «Тотенбург»).

ОТРЕШЕНИЕ

* * *
Душа одних
Подобна лилий цвету
Сребристо-снежному
Да инеем одета.

Душа других —
То белый монастырь,
Что к солнцу
Стрелы башен устремил.

ДЕВУШКА В МОГИЛЕ
Она лежит и слышит плач ручьев
Под света золотистыми крылами
И ликованье лилий на могиле,
Обласканных горячими лучами.

Ее ладони источили черви,
А руки обратились в прах земной.
Истлело сердце, налитое верой,
Застила гниль глазницы пеленой…

Но вдруг блаженство осияло душу:
Она почуяла, как из груди взрастает
Побег нежнейший, что стремится к свету
И плоть истлевшую стрелою прорывает —

То древо новое, что к небу вознесется
И завтра будет славословить солнце!

ОТРЕШЕНИЕ
Из мертвых я восстал —
Вновь ощутить,
Как солнце свет струит
На травы и деревья,
Кровь голубая
Изливается на сад,
Сюда на водопой идут
Влюбленные олени.

Светило жаркое
Воспламенило даль,
Над чередой садов,
В цвету весны сомлевших.
Заря будто бы бьет
В колокола —
Так сердцем бьется
Солнечная вечность.

Но глубоко внутри
Вздыхает глины глас,
Я слышу:
Каждый лист по мне рыдает.
Как изнурительно
Бессмертие во свете!
О, сколько света —
Как же он пугает...

И вновь точит
Меня тоска
По ночи,
Смерти,
Маме.

28 ФЕВРАЛЯ 1937 ГОДА
Последний отблеск
Сумерек закатных
Лежит недвижно
На твоем виске.
Нисходит дождь,
Чтобы послушать песню —
Поет ее на дланях
Твоих тень.

Тимьяна аромат
Овеял щеки,
Душисто-горький ветер
Грезит в нем.
Молчанье разбивая,
Звенит лампа...
Но слезы на лице твоем!
О ком?

Иди ко мне,
И я их поцелую...
Поникнув головой,
Молчишь в ответ.
И чую я, — о Боже! —
В твоей плоти
Небес уже померкших
Стынет свет.

* * *
Когда я возлягу
В могильной мгле,
Каждый лист станет
Словом о мне,
Воспоминанья
Вспыхнут в глазах
Об отлетевших
Прочь вечерах.
Край херувимов,
Их дивный сад —
Вот и свершилось:
К ним входит брат —
С ветром повенчан,
Землёй осенён,
На рубеже
Меж ночью и днём...
...Но только кто
Услышит ток крови
В виске горы?
Но кто же узрит,
Что тело мое —
Одесную светила,
Над злом и добром —
Как Отец присудил —
В сердце её
Возлежит?

МИСТИЧЕСКАЯ ПОМОЛВКА
Случилось так:
Изныв в тоске сердечной
Круч одиночество
В печали сумеречной
Овчары пляской освещали.

Колени дева преклонила
Перед древом —
И славный дуб вдруг
Ощутил в глуби
Зов человечьей плоти.

Без слез, без плача
Плясали чабаны.
Как на кровавых лаврах
В клочья знамя,
Была разорвана душа.

Дуб сотрясала дрожь —
И ангелы узрели, что
Блаженство девы, скорбь ее —
Все солнца свет. В долине
Олени замерли, увязнув в глине.

Лишь юноша —
Он звезды собирал
В поте лица на площади —
Не слышал и не знал,
Что дева древу отдалась.

Оно объяло ее плоть,
И окровянилась листва.
Как император,
В багрянице дуб стоял —
Сном обернулась явь.

ПЕСНЬ ЛЮБВИ
Сегодня — первый снегопад,
Ах, во дворе белó, тоска!
В печали ты сверкаешь ярче,
Моя прекрасная звезда.
И мундгармоники игра
Звучит; а снег сегодня алый.
Давай разделим вместе вечность!
Гляди: еще звезда упала!
Дурманом дышит сено;
Нежно
Скользишь по шее ты рукой,
По коже голой...
...Волки воют —
И о неистовых объятьях
Тоску наводит волчий вой.
. . .
Я пред тобой —
Страстный стригой
В синей рубахе из льна.
Отблеск луны — поцелуй мой,
Ядом наполнен мой взгляд.
По голым полям с тобой вместе
В санях погребальных помчим;
Сегодня снега рдеют алым,
Нас мертвые ждут — поспешим!
Одиноким зраком во мраке
Полыхнет фонарь нам вослед.
Лик луны потемнеет от крови,
И прольется на нас поздний свет;
На печально поникшие чёла,
Увлажненные пóтом, сойдет,
Да звезда с небосвода ночного,
Предвещая судьбу, упадет.

Примечание переводчика: Данное стихотворение представляет собой аллюзию на балладу «Ленора» Готфрида Бюргера, но Стреинул также обыгрывает здесь фольклорный сюжет «стригой увозит девушку в могилу». Используется ряд образов, типичных для народной румынской танатологии. Падающая звезда, которая по народным поверьям означает чью-то скорую смерть, упоминается дважды: в начале, как предвестие, и в конце — как уже решенная судьба. Волки, «озвучивающие» приход стригоя, являются ключевыми фигурами в ритуале перехода: в румынских представлениях волк проводит человека из мира живых в мир мертвых. Сани — это так же традиционный атрибут похоронного обряда. Обращает на себя внимание и палитра стихотворения: белый, красный и синий (субститут черного). Красный как цвет жизни здесь проявляется аномальным образом: белый снег отливает алым, вызывая тревогу и напоминая о крови, которой питается стригой. Синий цвет в контексте народных представлений заслуживает особого внимания: это самый «нелюбимый» цвет в народе, цвет несчастья и смерти, неслучайно рубаха на стригое — синего цвета.

ВОССТАНИЕ РАСТЕНИЙ
Рос на насыпи одуванчик
и всю жизнь, день за днем,
наблюдал,
как, небесную синь разрывая,
мимо с ревом летят поезда.

«Как чудно было бы
на край земли бежать,
взобраться в горы,
мир весь повидать!
Срывая листья,
пронестись, как ветер –
короче, глянуть,
как живется всем на свете…»

— так одуванчик рассуждал,
а мак слова те услыхал;
он в знак согласия кивнул
и все метелке передал;
та стала тормошить фасоль,
тревожа ее сладкий сон,
спеша подружке рассказать,
мол, так и так, но, говорят:
грядет другая эра,
а одуван-желтушка,
возжелав вояжей,
взлететь надумал
в стратосферу.

И дня не прошло,
как тот континент
охватил ропот!
Весь контингент:
табак, капуста, редис и грибы,
морковь, пальмы и ели, дубы,
страусник стройный,
грозная белладонна —
словом, все поголовно растения
взяли сторону одуванчика,
став адептами его мнения.

«Да очевидно: это тирания!
Всю жизнь сидим,
как на цепи, на месте! —
решительно произнесла ракита:
— В то время как любой баран
бредет туда,
куда его несут копыта!»
«Вот именно!» — горланит огурец,
«Нам тоже нужны ноги!» — кипит тыква,
на солнце перегрев бока вконец.

Неброские вьюнки молчат,
но мысли
нежный ум точат:
звучит в их синей глубине,
на дне,
где пудры снежной цвет:
«…ну к черту!
Что это за дурь,
есть ноги — или нет?!»

«Ох, как же тошно
век торчать в болоте,
среди лягушек!» —
голосит камыш высокий,
А каллистефус,
тип вульгарный,
отборной разразился бранью,
и от него не отстает
застенчивый (на вид!) укроп.

«Голодовка!» — буркнул в итоге
дуб в бороду
(будто бы сам в лице похудел).
«Голодовка!» — согласно
протрубил лук,
и над толпой клич загремел.
От рослого ясеня
до малой травы
голодовкой грозится
растительный мир!
На что бузина,
спеша разделить пыл,
не стала жалеть
ни ягод, ни сил —
сцедила
последнюю каплю чернил.

Природу такой скандал возмутил.
Она вопросила сердито:
«Так вы себе ноги хотите?»
Мятежный хор взвыл:
«Да, хотим!»
Тогда, предвидя их долю,
Природа шепнула покорно:
«Боже, исполни их волю!»

…и в тот же миг
издали все единый крик:
несется радость до небес,
у них есть ноги — наконец!

Обезумев от счастья
что мечты стали явью,
поначалу боязливо,
потом — твердым шагом
вышли из леса
дубы на прогулку,
а следом — буки;
из парков, с ивами
длинногривыми
под веточку-ручку
неторопливо
платаны плывут,
в воротах теснятся,
галдят, веселятся!

Картошка катит на море
купаться,
а водоросли по городам
волочатся,
заходят в кафе
(им все нипочем!)
И вскоре весь мир
в газетах прочел,
о том, что капусты
толкутся в трамваях,
а камыш отличился —
и выбрал авиа,
что, на улицу выгнав
плоды южной флоры,
повилика
заполонила теплицы,
недотроги-фиалки нашли,
где напиться,
а топинамбуры —
те и вовсе
«пошли по бабам»,
как говорится.

Но вот настал вечер,
и три капусты
упали без чувств;
с десяток морковок
обуял ужас:
сочные, рыжие
были они…
И что же?
скукожились от жары!
«Божечки,
страсть как хочется пить!
Нам бы хоть каплю
холодной воды…»
Куда там!
Ведь корни засохли, скрутились
и — без остатка все! —
превратились
в корючки кривые
от аза до ижицы,
в знаки вопроса
да восклицания
и прочие
знаки препинания.

Ох, катастрофа!
Чтоб описать ее,
нужна нам книга,
а не пара строф…

Одуванчику худо:
он весь пожелтел,
а гриб свою шляпку
потерял в кутерьме;
одурев от жары,
капусты сдирают
листы донага.
В кофейне скандал!
Сцепились орех, укроп
да табак:
кто во всем виноват?
Одуванчик и мак!
«Черт бы побрал их
так и растак!
Это они нас
настропалили,
мысли внушили:
мол, ноги нужны нам!»
Тут топинамбур,
гневом бурля,
схватился за трость:
«Айда! Зададим им трезвону!»
(что скажешь… горячая кровь!)

Толпой налетели на одувана,
всыпали — хрясь! — ему тумаков,
наставили шишек да синяков,
а мак — поскольку слыл простаком —
отделался одним пинком.

И, проведя эту акцию,
горделивая нация
отрядила скорей делегацию —
на коленях Природу просить,
пусть помилует дураков:
«Матушка, сжалься,
не надо нам ног!»
А сами ну причитать да рыдать
(и громче всех — одуванчик):
ах, песенка наша спета!
ох, близится конец света!

Природа мудрая —
та сжалилась, простила
детей своих,
и стало все, как было —
на месте они вновь растут,
без ног,
какими их задумал
Господь Бог.

Морали басня не таит —
все на поверхности лежит…